Запах соли, крики птиц - Страница 83

Эрлинг почувствовал, что покрывается потом. Фредрик Рен не позаботился о том, чтобы сообщить ему эту мелкую деталь. Некрасиво с его стороны. Очень некрасиво. Запинаясь, гость пробормотал:

— Он… Он есть в сегодняшней газете?

— Да. На первой странице и еще на развороте. Выдержки из дневника, который, очевидно, вела убитая девушка и о существовании которого мы не знали. Кто-то скрыл его от нас и предпочел продать вечерней газете. И сейчас мои сотрудники, Хедстрём и Мулин, пытаются заполучить этот дневник, чтобы установить, может ли — или мог ли бы — он помочь нам в поисках убийцы.

— Я ничего не знал… — произнес Эрлинг В. Ларсон, проигрывая в голове слова, которые выскажет Рену, как только выйдет отсюда.

Отправляться на деловую встречу, не имея в руках полной информации, все равно что бросаться в бой безоружным, это известно любому новичку. Проклятый идиот. Пусть не думает, что сможет водить за нос главу администрации Танумсхеде.

— Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен немедленно перекрыть кислород этому проекту.

Эрлинг молчал. В голове не шевелилось ни единой мысли, все аргументы улетучились. Он посмотрел на Мельберга и увидел, что тот усмехается.

— Вот ты и беззащитен. Черт, никак не думал, что такое возможно. Но я рассужу по справедливости. Мне известно, что многим нравится пялиться на это дерьмо. Поэтому пусть пока продолжают. Но малейшая проблема, и…

Он погрозил пальцем, и Эрлинг благодарно кивнул. Ему повезло. Он содрогался при мысли о том, как унизительно было бы стоять перед членами администрации, признавая, что довести проект до конца невозможно. От такого удара по престижу ему бы никогда не оправиться.

Уже в дверях Эрлинг услышал, что Мельберг что-то говорит. Он обернулся.

— Послушай-ка… мой домашний запас виски начал иссякать. У тебя случайно не найдется лишней бутылки?

Мельберг подмигнул, и Эрлинг натянуто улыбнулся. Больше всего ему хотелось запихнуть бутылку Мельбергу в глотку. Вместо этого он услышал, как произносит:

— Конечно, Бертиль, организуем.

Последним, что он видел, закрывая за собой дверь, была довольная усмешка хозяина кабинета.

— Какая гнусная низость, — сказал Калле, глядя на Тину, которая нагружала поднос бутылками, чтобы вынести их в зал.

— Можно подумать, ты у нас чертовски примерный. Легко говорить, когда купаешься в папашиных бабках! — прошипела та, чуть не опрокинув бокал с пивом, который только что поставила на поднос.

— Послушай, некоторые вещи не делают даже ради денег.

— Некоторые вещи не делают даже ради денег, — передразнила Тина фальцетом, скорчив гримасу. — И будешь до тошноты доволен собой, блин. А эта сволочь Мехмет! Убью, блин!

— Э, охолони, — сказал Калле, прислоняясь к мойке. — Они ведь угрожали запретить съемки, если все промолчат. А тебе, похоже, больше всего хотелось спасти собственную шкуру. Ты не имеешь права тащить в дерьмо остальных.

— Ты что, не сечешь, они же только блефовали! Да в жизни бы они не закрыли единственное, что привлекает к ним хоть чуточку внимания. Они, блин, живут этим!

— В любом случае, я не считаю Мехмета виноватым. Если бы я видел, как ты брала дневник, я бы тоже сказал.

— Не сомневаюсь, жалкий трусишка, — ответила Тина. Она так разозлилась, что державшие поднос руки дрожали. — Твоя беда в том, что ты все время болтаешься по дорогим кабакам Стокгольма и думаешь, что это и есть жизнь — размахивать папашиными кредитками, ни хрена не делать и только паразитировать на всех остальных. Сплошная патетика, блин! И ты еще смеешь объяснять мне, что правильно, а что нет! Я, по крайней мере, хоть чем-то занимаюсь, куда-то стремлюсь, пытаюсь чего-то добиться в жизни! У меня есть талант, что бы там ни говорила эта проклятая Барби!

— Ах вот где больная мозоль, — усмехнулся Калле. — Она написала что-то о твоей так называемой карьере певицы, а ты такая мелочная дрянь, что решила раскрыть ее душу прессе. Она сказала то, что думают все, и ты не смогла этого пережить.

— Она все время врала, проклятая сука! Сказала мне, что не говорила остальным, будто из меня ничего не получится и я совершенно бесталанна. Она наврала мне, что никому такого не говорила, клялась, что это чья-то злобная выдумка, уверяла меня, что это ложь, кто бы ее ни распространил. А потом я увидела, что она так и написала в дневнике, значит, все было правдой! Она, конечно же, так считала и наверняка натрепала всякой мерзости про меня остальным.

Один из бокалов опрокинулся и скатился с подноса на пол: осколки стекла разлетелись на несколько метров.

— Блин, — прошипела Тина и поставила поднос с оставшимися бокалами, потом взяла веник и стала сметать осколки в кучу. — Да пошли вы все!

— Послушай, — спокойно сказал Калле. — Я никогда не слышал от Барби про тебя ни одного дурного слова. Насколько я знаю, она тебя только подбадривала, да ты и сама говорила об этом на последний встрече с Ларсом. Помнится, даже пускала крокодиловы слезы.

— Думаешь, я такая идиотка, что просто так поливаю грязью покойницу? — спросила она, подметая последние осколки.

— Что бы она там ни написала в дневнике, тебе не стоит ее за это осуждать. Она ведь написала чистую правду. Ты поешь отвратительно, и на твоем месте я бы уже начал составлять заявление в «Макдоналдс». — Он засмеялся и бросил беглый взгляд на камеру.

Тина швырнула веник на пол и быстро подскочила к нему.

— Ты бы лучше попридержал язык, Калле, — прошипела она, оказавшись с ним лицом к лицу. — Ведь не только ты один слышал то, что говорилось тем вечером, когда она умерла. Ты с ней тоже обошелся довольно круто. На тему о том, что она натрепала, будто твоя мать покончила с собой из-за папаши. Она тогда тоже утверждала, что не говорила этого. На твоем месте я бы лучше заткнулась.